—  Мы с ним работали в клинике в одном отделении и уже были вместе год или больше. Он уехал на недельку отдохнуть — как-то договорился. А тут комиссия, проверка... И я две ночи подряд задним числом записывала его истории болезни — он всегда с бумажками был не в ладу, запускал эти дела до безобразия. При­чем записывала, вы представляете, его почерком! Все обошлось, я ожидала хоть какого-то "спасибо" или что он хотя бы скажет, что теперь постарается вести дневники аккуратнее... Вы знаете, что я получила?!

—   Света, давайте это услышим в точности, как было сказано — его словами. Поменяйтесь с ним ролями.

—  Мать, ты меня извини, конечно, но ты поставила меня в неловкое положение. Ежу понятно, что писал не я. Ты что, нарочно изоб­разила меня полным идиотом? Который не только черкнуть пару строк не в состоянии, а еще и за юбку своей бабы прячется?

(Об­мен ролями.)

—   Света, что вы чувствуете, слыша это сейчас? Какой ответ рожда­ется внутри?

—   Юра, мне по-прежнему больно это слышать. Может быть, в этом есть какая-то правда — потому и больно. Да, я с юности стреми­лась спасать. Да, я ждала похвалы своей надежности, своей го­товности подставить плечо, не считаясь со временем и собствен­ными интересами. Да, мне хотелось доказать, до какой степени мы с тобой одно. У меня в семье было так — главным моим до­стоинством считалось, что я могу все уладить, все взять на себя. Сейчас ты часто говоришь, что я недостаточно живу твоими ин­тересами. Но видишь ли, я давно научилась крепко думать, преж­де чем вторгаться в твое пространство. И сегодня я бы не смогла ни строчки написать твоим почерком. К счастью, нам это и не нужно — у тебя свой почерк, у меня свой. Эту давнюю обиду я отпускаю — и отпускаю с благодарностью: если бы ты меня за мой героизм хвалил, я бы так и осталась дочерью своих беспо­мощных родителей. И еще: я очень трепетно относилась тогда ко всяким "надо", а ты на них плевал. Я была в третьем классе, а ты в седьмом. А сейчас мы оба взрослые и знаем, когда и что надо, а когда нет.

У "женщин ночи" действительно часто бывает развито преувеличенное, обостренное ощущение необходимости "соблюдать лицо", следовать норме. Им неловко. Им небезразлично, "что люди скажут". Они стыдятся — не за себя, за кого-то. Довольно часто за этим стоит история дочери родителей (прежде всего матери), которые не справлялись со своими ролями и еле-еле справлялись с жизнью вообще. Из-за житейских ли трудностей, соб­ственного ли семейного сценария, но кто-то в семье словно дает этим де­вочкам инструкцию: прикроешь мою неуспешность в родительской роли — будешь хорошей дочерью; внешний мир обманем вместе, мы же единое це­лое, мы же семья, правда? Боже мой, разве можно отказать самым важным в мире людям, чье одобрение для любого ребенка — хлеб и вода, свет и воз­дух? Они стараются. Они гордятся тем, что помогли семье. И очень легко оказываются в ловушке: "единожды солгав...". При этом сама по себе не­которая нечестность многолетнего "делания уроков" за других беспокоит гораздо меньше, чем чувства вины и стыда, если не удается прикрыть со­бой очередную амбразуру.

Настоящие испытания для них начинаются тогда, когда выпадает реальный шанс проявиться самостоятельно, взять что-то на себя не тайно, а при све­те дня и без затей. На них, таких способных и компетентных "в тени", как будто столбняк нападает: они опаздывают подать документы на конкурс, подворачивают ноги по дороге на ответственное собеседование, неожи­данно беременеют, хотя не собирались, — короче, бегут от самой возмож­ности проявиться и быть оцененными по достоинству. Колетт Даулинг в анализе десятков подобных историй, включая свою собственную, предель­но жестка: страх успеха, избегание самостоятельности основаны прежде всего на "вторичной выгоде" бесправного, но зато и безответственного по­ложения.

Стало быть, выход один: научиться отвечать за себя, стоять за себя, прини­мать прямые оценки. Определить приоритеты, поставить цель, методично продвигаться, искать партнеров, не нуждающихся в том, чтобы на тебе "по­виснуть". Вроде бы и верно, психологически грамотно, но все же этот су­ровый рецепт что-то не кажется истиной в последней инстанции. Чего-то в нем недостает, что-то уж очень проста эта суровость... "Если я не за себя, то кто за меня? Но если я только за себя, то зачем я?", — сказано давно, и сказано вовсе не женщиной. Нет, не снимается противоречие, не расколдо­вывается только с точки зрения "ответственности сторон".

"Потому что, — слышим мы голос Джудит Виорст, — так называ­емая женская склонность к зависимости может означать не столько потребность в защите, сколько потребность в том, чтобы являться частью человеческого сообщества, быть "в связке", "в отношениях". Нам нужно не только чтобы заботились о нас, нам нужно еще и заботиться о ком-то самим. Да, мы нуждаемся в дру­гих — в тех, которые утешат и помогут, в тех, кто будет на на­шей стороне в любой ситуации, в тех, кто скажет: "Я с тобой, я все понимаю". Но точно так же мы нуждаемся в обратном — в том, чтобы самим быть нужными. Взаимозависимость и потреб­ность в ней — это все же не только инфантильное желание "на ручки". И лишь потому, что мы живем в мире, где зрелость отож­дествляется с отсутствием значимых отношений, свободой от привязанностей, — то есть с мужской моделью самостоятельно­сти, — женская склонность ставить взаимоотношения на первое место выглядит как слабость, а не как сила. Возможно, она и то, и другое" [21] .

Возможно. И этого, как и многого другого в нашей единственной жизни, за нас никто не решит.

У Урсулы Ле Гуин, "матриарха" современной фантастики, есть очарователь­ный рассказ под весьма неоднозначным названием "SUR". (Пока я печатаю эти строки, мой компьютер подчеркивает красным слово "матриарх" — не знает он его, видите ли). Итак... Рассказ — об антарктической экспедиции, предпринятой в 1909 году десяткой отважных женщин из нескольких ла­тиноамериканских стран. "Мы хотели всего лишь пройти немного дальше и увидеть немного больше, а если не удастся дальше и больше, то просто пройти и увидеть. Не такие уж грандиозные планы. Скромные, я бы сказа­ла". И они прошли и увидели. Их приключения описаны с блеском и юмо­ром — очень милым дамским юмором:

"Всю следующую неделю метель преследовала нас, как стая бе­шеных собак. Я даже не могу описать свои ощущения. Мне нача­ло казаться, что нам не следовало ходить к полюсу. Порой мне и сейчас так кажется. Но уже тогда я думала, что мы правильно по­ступили, не оставив на полюсе никаких следов нашего пребыва­ния, потому что позже туда мог прийти какой-нибудь мужчина, страстно желавший быть первым, и, обнаружив, что его опереди­ли, он, возможно, почувствовал бы, что оказался в глупом поло­жении. Это разбило бы его сердце".

В общем, они поклялись хранить тайну. И, по-моему, совершенно излишне объяснять, почему.

"Мы теперь старые женщины со старыми мужьями, взрослыми детьми и даже внуками, которые когда-нибудь, возможно, захотят прочесть о нашей экспедиции. Даже если они устыдятся своих взбалмошных бабушек, прикосновение к тайне доставит им, на­верное, немалое удовольствие. Но они ни в коем случае не долж­ны сообщать о ней мистеру Амундсену! Он будет крайне смущен и очень разочарован. Ему или кому-то за пределами семьи вовсе не обязательно знать о нашей экспедиции. Ведь мы даже не оста­вили на полюсе следов".

Тысячи и тысячи не прошли дальше и не увидели больше, хотя и они не оставили следов. Смотрите, вот вспыхивает то одно окно, то другое, чтобы долго не погаснуть. Встают ли они к ребенку, проверяют ли тетради, варят ли обед на завтра — днем уже никто не вспомнит. Ребенок вырастет, тет­радки кончатся, обед съедят. Хорошо хоть ночь не полярная...